Украина, как стресс-тест безопасности всей Европы
История показывает, что революционное/насильственное разрушение конституционного порядка всегда подвергает страну таким испытаниям, как гражданская война, иностранные интервенции и всякого рода непредвиденные обстоятельства
Уже несколько месяцев на страницах FinancialTimes идет активная дискуссия по вопросу об архитектуре европейской безопасности, за которой я внимательно слежу. Газета опубликовала мое письмо, на которое откликнулось много читателей. А вот второе под разными предлогами редакция так и не решилась напечатать, хотя его публикация на других информационных площадках вызвала живые отклики в британской блогосфере.
В статье я писал, что 25 лет спустя после окончания «холодной войны» стало ясно: с архитектурой евробезопасности что-то неладно. Если бы было иначе, не случился бы украинский кризис. Уже стало понятно, что отсутствовало формальное урегулирование по окончании холодной войны. И истиной, если и не общепризнанной, то получающей все большую поддержку среди экспертов и наблюдателей, является то, что это стало существенным геополитическим пороком с далеко идущими последствиями.
Да, у нас есть ОБСЕ и Парижская хартия 1990 г., и даже Совет Россия – НАТО (СРН). Но все это – части лоскутного одеяла, по большей части унаследованного от предыдущей эпохи. Хартия состоит из политических обязательств общего характера. ОБСЕ так и не смогла развиться в полноценную организацию региональной безопасности, как предусмотрено Главой VIII Устава ООН. Она застряла на этапе Лиги наций, будучи столь же беспомощной в обеспечении равной безопасности для всех в Евро-Атлантике. У нее даже нет своего устава. СРН доказал неспособность быть всепогодным форумом, впервые – в разгар Кавказского кризиса в августе 2008 года. Со времени принятия Римской декларации 2002 г. мы так и не смогли получить от наших партнеров в НАТО определения существенных боевых сил, которые они обещали не размещать на постоянной основе в новых государствах – членах альянса.
Вся эта несвязная конструкция во многом искажена продолжающимся существованием НАТО, которая, стремясь сохранить собственное привилегированное положение в архитектуре евробезопасности, настаивает, что юридически обязывающими гарантиями безопасности могут пользоваться исключительно члены альянса. Это составляет ключевое препятствие на пути к заявленной цели неделимой безопасности в нашем регионе. Таким образом, в Европе закреплены различные уровни безопасности. Как в физике, разница потенциалов создает напряжение в сети, или, как в данном случае, в системе.
Это «электричество» порождает расширение НАТО на восток, что приближает военную инфраструктуру альянса к российскому порогу. Возможно, некогда это выглядело как ловкая политика, направленная на достижение двуединой цели расширения альянса и одновременно страховки в отношении России. Но отнюдь не сейчас, когда НАТО отступает в свой кокон территориальной обороны.
Лорд Хэнней (FT, Письма, 16 октября) знает лучше других, что ничто в международных отношениях не происходит автоматически. В 2004 г. он отвечал за кипрское урегулирование и мог видеть, что предстоявшее членство в Евросоюзе никак не поменяло негативное отношение правительства Кипра к плану К.Аннана. И сам факт украинского кризиса доказывает именно это. Либо у нас гарантирована подлинно коллективная безопасность, либо у нас что-то другое.
Взглянем на историю. После поражения Наполеона Франция, которая избавилась от личных территориальных приобретений императора, была приглашена победителями на Венском конгрессе за главный стол европейской политики. Это черчиллевское «великодушие в победе» обеспечило 40 лет спокойствия в Европе. Крымская война, которая была объявлена России в целях поддержания европейского равновесия, привела к прямо противоположным результатам, открыв дверь для Франко-Прусской войны и неудачного варианта объединения Германии как Большой Пруссии (не как федерации, которой она стала после двух мировых войн).
Версальская система не последовала примеру Венского конгресса. Она привела к изоляции как Советской России, так и Германии. Не появилось региональной системы коллективной безопасности, и не были гарантированы границы восточных соседей Германии. Попытки исправить этот дефект, включая идею Восточного пакта/Локарно, провалились, предоставив восточноевропейским государствам самим заботиться о своей безопасности, что они и делали в основном посредством заключения двусторонних пактов о ненападении с Германией. Конечный результат известен, в том числе и безумие ожидания того, что Германия сначала развернет свою агрессию на восток, и Странная война.
В равной мере важно помнить, что первоначально предполагалось: урегулирование после Первой мировой войны будет осуществляться на основе отсутствия победителей и проигравших. Однако Ноябрьская революция в Германии способствовала краху этого рационального плана в пользу порочной Версальской системы. Германию демонизировали в угоду французскому и британскому общественному мнению, дабы оправдать ужасные последствия Великой войны. Кабинет Пальмерстона точно по тем же причинам настаивал на унизительных статьях Парижского мира 1856 года.
История показывает, что революционное/насильственное разрушение конституционного порядка всегда подвергает страну таким испытаниям, как гражданская война, иностранные интервенции и всякого рода непредвиденные обстоятельства. Британцы могли наблюдать это на собственном опыте в XVII – XVIII веках (до окончательного поражения Бонни Принца Чарли, хотя американская Война за независимость могла бы рассматриваться в качестве третьего действия Английской революции). То же произошло во Франции в связи с ее революцией, а также в России в начале XX века.
Мартин Вулф (FT, 17 сентября) признает, что Запад несет частичную ответственность за нынешний кризис в отношениях с Россией. Действительно, после распада СССР Запад до смешного оказался озабочен только тем, кто будет выплачивать советские долги. Эти мелочность и нехватка воображения противостояли урокам европейской истории. Поэтому многие убеждены в том, что «политика Кремля» является скорее следствием, чем причиной нынешнего кризиса.
Россия была всегда, по крайней мере на протяжении последних трех веков, неотъемлемой частью Европы и европейской политики, разделяя ее радости и победы, а также трагедии. Упреждающее открытие нами военных действий в Восточной Пруссии в августе (надо сказать, в куда более значительном масштабе, чем знаменитая атака бригады легкой кавалерии под Балаклавой) помешало превратить 1914 год в 1940-й, при всем уважении к «тонкой линии» британской обороны, которая спасла положение своей контратакой под Ипром в конце октября того же года.
Мы не хотим недружественных отношений с европейскими партнерами, поскольку проиграем от этого и мы, и они. Президент Путин, выступая недавно на заседании Международного дискуссионного клуба «Валдай» в Сочи, был совершенно откровенен в своей оценке стоящего перед нами выбора. Или дальнейшее отчуждение со все более масштабными геополитическими последствиями, либо подведем черту и начинаем сообща исправлять ущерб, уже нанесенный в Европе и других регионах мира, возводим твердое правовое и политическое основание под реагирование международного сообщества на общие вызовы, в особенности на Ближнем Востоке.
Естественно, начать придется в Европе. США, кажется, при госсекретаре Мадлен Олбрайт, разработали тактику так называемой «конструктивной неопределенности», которая, в числе прочего, предоставляла бы всем достаточно возможностей для гибкости, не позволяла никого загонять в угол. Это актуально и в контексте украинского кризиса. Однако двусмысленность в переходной архитектуре евробезопасности, которая застряла в своем развитии где-то между Версалем и Веной, более не служит достижению никакой позитивной цели. Нам необходимо нечто арочное, основанное на сотрудничестве, что не оставляло бы пространства для мотивов и искушений передвигать старые разделительные линии на континенте за отсутствием иной политики. Это означает дальнейшую институционализацию ОБСЕ, реализацию наших предложений о заключении Договора о евробезопасности и о создании совместной системы противоракетной обороны в Европе.
Делать выводы из уроков украинского стресс-теста надо сейчас. Мы знаем, что европейской трансформацией Украины невозможно управлять односторонне и она не может быть осуществлена «по дешевке». Как сказал президент Порошенко, вызов реинтеграции юго-восточных регионов, что может быть осуществлено только мирным путем, – это сильный стимул для фундаментальных реформ в стране. Как геополитически зависимая территория Украина не нужна никому.
Как и любой кризис, нынешний предоставляет редкую возможность исправить то, что нуждается в ремонте. Тем более, мы уже знаем, что в сегодняшней Европе невозможны военные решения, будь то внутренние или между государствами. Это как раз то, что объединяет, на мой взгляд, реальную трагедию на юго-востоке Украины, напряженную драму саммита НАТО в Уэльсе и комедию-дель-арте в шведских территориальных водах. И даже попытка, довольно сюрреалистичная, Гидеона Ракмана запугивать угрозой применения тактического ядерного оружия в Европе (FT, 11 ноября) служит тому доказательством.
В более широком плане положение дел с системой европейской безопасности – еще один признак того, что наш регион продолжает жить в ХХ веке. И она сопротивляется усилиям ввести его в новое столетие. Речь также идет о состоянии элит, у которых – в отличие от ситуации столетней давности – нет варианта развязать большую войну. Надеюсь, что на этот раз возвещение нового столетия станет менее трагичным, хотя, несомненно, будет сопровождаться криками и упорными попытками цепляться за старое. Возможно, в этом переходе в новое качество и состояло значение того, что произошло с Берлинской стеной 25 лет назад. И, уж конечно, речь не шла о строительстве новых стен, введении санкций, об изоляции и отказе от сотрудничества. Эти меры обеспечивали во время холодной войны комфорт раздельного существования в Европе, что было возможно в прошлом столетии, а оно исчерпало свой ресурс.
